Если вас спросят: "Где родился панк-рок?", что вы ответите?
- В Англии, конечно, - скажете вы и ошибетесь. Как-то раз в гости к известному в современной ленинградской рок-тусовке Диме Левковскому приехала занимающаяся музыкальным бизнесом знакомая барышня из Лондона. После посещения рок-клуба, ряда квартир, в которых проживали мо
лодые музыканты, и погуляв по улицам колыбели трех революций, она сообщила Диме, что настоящие панки живут в Ленинграде, а в Англии ребята, называющие себя так, - это просто переодетые и перекрашенные добропорядочные буржуа. В Англии я, правда, не был, но в прошлом году судьба занесла меня в Западный Берлин, и там, на Курфюрстендамм - главной тусовочной улице - пообщавшись с самыми живописными немецкими панками, я почувствовал, что госпожа из Англии, возможно, в чем-то была права.

На самом деле сейчас можно точно сказать, где родина панка, и не только родина, а даже где эта улица, где этот дом. Дом этот - 525-я школа города Ленинграда. Видимо, в Англии произошло зачатие, а само дитя появилось на свет в мрачных коридорах советской средней школы. И когда до России каким-то путем доехала первая пластинка английского панк-рока "Нэвэ майнд де боллокс...", один из учеников вышеупомянутой школы позвонил своему товарищу и сказал:

- Знаешь, Конвоир (или Хряк, или Лэйк, или... да-да, Свин), у них появились такие же идиоты, как и мы...

Информатора звали Женей, информируемого - Андрюшей. Женя учился в десятом классе обычной средней школы. Женя был из хорошей семьи и учился тоже очень хорошо, что и помогло ему после окончания школы без усилий поступить в институт-ВТУЗ - Высшее Техническое Учебное Заведение, или Все Тупые Уже Здесь. Андрюша тоже был из хорошей семьи и после окончания вечерней школы рабочей молодежи поступил в институт - правда не в технический, а, наоборот, в театральный (ЛГИТМиК) и стал настойчиво овладевать профессией драматического артиста.

Несмотря на столь разную профессиональную ориентацию, обоих юношей выделяла из круга их сверстников тяга к творчеству. Еще учась в десятом классе, Женя написал поэму по мотивам известного произведения "Федорино горе". В моей памяти почти стерлись уже строки этого великолепного опуса, помню только что-то такое - "Скачет Брежнев по полям-по полям, а Подгорный - по лесам-по лесам, вот Косыгин бежит, покрякивает, через лужи-лужи крови перескакивает..." - даже по этому маленькому отрывку можно судить о высоком гражданском и художественном звучании поэмы. Кроме поэтического дара, Женя имел и другие - он неплохо рисовал, его знаменитая, правда в довольно узких кругах, картина "Бегущие битники" - просто шедевр современной живописи, еще Женя занимался фотографией.
Андрюша тоже писал стихи, и хотя, в отличие от Жени, не рисовал и не фотографировал, зато сочинял музыку. Надо заметить, что в те времена Андрюша и Женя музыку слушали постоянно-она стимулировала их творческий рост, давала идеи для новых произведений, да и просто доставляла удовольствие. Ребята обожали Махавишну Окестра, Фрэнка Заппу, Билли Кобэма, Стэнли Кларка, Чикаго, Кровь, Пот и Слезы да и много, много еще групп и отдельных исполнителей были им по душе.

Каждое воскресенье Андрюша проводил в Доме культуры имени Ленина, где располагался клуб филофонистов, и не было случая, чтобы Андрюша вернулся оттуда трезвым. Тогда, в конце семидесятых, пиво в ларьках если и разбавляли, то очень умеренно - уважение к личности потребляющего напиток еще не окончательно девальвировалось и поэтому три-четыре кружки бархатного, которое продавалось в десяти шагах от входа в Дом культуры им. Ленина, могли скрасить жизнь любого желающего. Андрюша привозил домой новые пластинки и новых друзей - любителей музыки, литературы, пива и еще многого, чем увлекалась тогда прогрессивная демократическая молодежь Ленинграда и области. Однажды мой одноклассник Вольдемар привел меня в этот гостеприимный дом, и мне там так понравилось, что я стал бывать у Андрюши все чаще и чаще. Вольдемар же познакомил меня и с Женей.

В частной жизни Женю тогда звали Юфой, и выглядел он довольно впечатляюще. Семнадцатилетний Юфа носился по району Купчино на жутком велосипеде "Украина", пугая собак, кошек, пешеходов, автомобилистов и вообще все относительно живое. Издали казалось, что не только молодой спортсмен, но и его машина заросла жесткой бурой шерстью. И хотя на колесах и раме велосипеда была просто рыжая грязь купчинских дорог, а шерсть начиналась лишь с распахнутого ворота рубахи, было впечатление, что по проезжей части проспекта Славы носилось какое-то невиданное животное - оскалив зубы, сверкая глазами и размахивая хвостом. Вид хвоста придавала монстру сетка-авоська с пластинками Хендрикса и Джеймса Брауна, зацепленная ручками за багажник.
Костюм Юфы был скромен и абсолютно закончен - ни прибавить, ни отнять. Строгие, настоящие мужские сандалии на босу ногу, тренировочные синие штаны и белая крахмальная рубаха навыпуск размера на два больше, чем нужно было по общепринятым стандартам. А поскольку Юфа и сам был довольно здоров, то его гигантские рубахи смахивали на докторские халаты. Впоследствии Юфа ввел в молодежную моду еще и белые чепцы и стал выглядеть совершенным доктором.

Что там бритые виски, что там кожаные куртки-фигня все это, мода, безвкусица и дешевый стандарт. А вот когда году эдак в восьмидесятом, а то и семьдесят девятом компания молодых людей в поношенной продукции фабрик "Рассвет", "Заря" и еще не помню, каких, по команде Юфы вытаскивала из карманов белые чепцы, иные даже с красными крестами, напяливала их на головы (а если лицо было при этом небритым и на глазах-маленькие темные очечки, вот это был видок!..) и с дикими воплями неслась к пивному ларьку, картина впечатляла по-настоящему.

Компания Жени и Андрюши быстро росла - молодежь охотно шла на знакомство с этими симпатичными парнями.

- Чепцы, очечки, и вперед! - говорил Юфа.
- Радоваться надо! - говорил Свин - так тогда уже стали называть Андрюшу.

Прежнее прозвище - Конвоир - происходило от джинсового костюма, название фирмы которого по-русски звучало приблизительно так, как это слово. Костюм этот заслуживал внимания - он был заштопан так и покрыт таким количеством заплат, которые и не снились ни одному хиппи. Однажды в кафе "Север", что на Невском, нынче ставшем прибежищем мажоров, к Конвоиру подошли два упитанных фарцовщика и обратились к нему со следующими словами:

- Парень, мы на тебя смотрим, смотрим, а ты тут сидишь, пьешь и пьешь. Ты что тут, самый крутой? А может быть, ты скажешь, что и костюм у тебя самый крутой?
- Ребята, - Конвоир поморщился, - у меня ведь действительно, самый крутой костюм.

За правду Андрей был тогда сильно побит. Вообще не новость, конечно, что и нам1, и другим, и постарше нас изредка доставалось, что называется, "на орехи". Причем, чем дальше, тем больше.
[1Здесь и далее я пишу "мы", имея в виду и себя, поскольку в то время год или два был полноценным членом компании Свина, а теплые отношения с ним поддерживаю до сих пор, хотя видимся мы довольно редко.]

К концу семидесятых в общественном сознании четко сложился стереотип отрицательного персонажа "хиппи", которого побить или как-нибудь унизить, ну просто сам бог велел. Преимущество здесь было в том, что "хиппи" легко узнавались в толпе - худые, волосатые и в западном рванье. Мы же были одеты не в рванье (к этому времени Андрей сменил своего "Конвоира" на более современный наряд), да и вдобавок, не в западное, волосатыми нас можно было назвать с очень большой натяжкой - странное какое-то явление, и поэтому советский народ довольно долго не мог раскумекать, бить ли нас, как хиппи, или же мы - обычные ребята, просто не очень богатые. Вся каверза заключалась в том, что мы были откровенной пародией на внешний вид среднестатистического советского гражданина (если не считать чепцов - это уже элемент абсурда, но ведь и вся наша жизнь абсурдна, в общем, сложно это все...), а поскольку с чувством юмора у нашего народа, в основном, дело обстояло неважно, то он (народ, то есть) довольно долго ломал голову - насмехаются над ним или нет? А когда сообразил, то: насмехаются - да над кем? над тем, кто выше, дальше, сильнее, кто обгонит и кого-то там перегонит, ну, тут началось...
Но и здесь народ попал впросак - опять обмишурился. Мы-то ведь вовсе и не собирались над народом насмехаться1, поскольку и сами были как бы народ, просто веселились для себя и смеялись над собой, и все дела. Но так хитро все закручено, что, смеясь над собой, мы смеялись над народом, который обиделся и исключил нас из числа народа, что вызвало уже смех по отношению к народу, который не считал нас за парод, хотя народом мы продолжали быть. Вот так.

[1 Это - исключительно мое мнение, возможно, кто-то из панков стоял на других житейских позициях - мы просто никогда не говорили о такой ерунде.]
- Радоваться надо!
- К станку бы вас всех! - отвечали нам, не подозревая, с кем имеют дело. Как раз во времена своего самого отчаянного битничества я, проходя институтскую практику, стоял два года, правда, не у станка, но у слесарных тисков на заводе имени Ленина. Юфа работал кузнецом на заводе турбинных лопаток, Вольдемар - в горячем цехе Невского завода, Свин держал экзамен в театральный, сменив перед этим ряд профессий, связанных с тяжелым физическим трудом, так что пресловутым станком нас было трудно удивить, а зачастую мы могли разобраться в нем лучше, чем те, кто рекомендовал нам работу такого характера.
В отличие от советчиков, кадровые рабочие, которых мы называли "соловьями", охотно и быстро признавали нас за своих, правда, слегка "двинутых" ребят и охотно пили с нами пиво.

- Радоваться надо!

Называли мы себя битниками, хотя не были битниками в традиционном значении этого слова. Это было что-то среднее между классическим типом битника и ранним панком. Чистым панком являлся, пожалуй, только музыкальный коллектив Свипа. Постепенно формировалась своя атрибутика, свои обряды и обычаи. Все действия, как бытовые, так и ритуальные, отличались замечательной простотой и динамикой. При встрече битники сжимали пальцы таким образом, что кисть руки превращалась в подобие крючка и зацеплялись этими крючками друг за друга. При этом они (мы) издавали горловой звук ыаррггххррр... - вот и все приветствие - коротко и ясно. Для особенно торжественных случаев была разработана "поза битника" - ноги чуть согнуты в коленях, корпус наклонен вперед, чуть прогнувшись в спине, прямые руки отведены назад и вверх, пальцы рук (желательно и ног) сжаты в кулаки, глаза сверкают - поза демонстрирует мощь и решительность.

У нас были свои названия станций метро, улиц, хотя многие улицы носят и так прекрасные названия - проспект Славы, например. Я до сих пор думаю, кем же он был, этот таинственный Слава, если в его честь назвали целый проспект и даже фамилии не указали-значит и так все должны понимать, о ком идет речь... А наша любимая станция метро "Московская" (она же - "Столичная", "Особая", "Посольская"...). "Панк победы", "Площадь ужасов", "Гостинный вор", "Лошадь Ира", "Поли-артрическая"... Улица Костелло... Улица Солдата Грызуна... Это места нашего раннего битничества. А мост через Обводный канал, под которым несколько лет подряд шумная веселая компания справляла Новый год - 30 мая. "И вот - Новый год, тридцатое мая - стоит окровавленный Кремль..." Почему - 30 мая? На мой взгляд, исчерпывающий ответ на этот вопрос дал однажды наш друг Монозуб - человек вообще-то не бедный, но битник в душе, он как-то раз разгуливал в жуткий ленинградский 30-градусный мороз без головного убора.

- Панкер (можно называть его и так!) - сказал я ему. - Ведь холодно же!
- Холодно. Зато здорово! - ответил Монозуб (он же - Панкер).

Понятно теперь, почему Новый год - 30 мая? Здорово! И все!
При знакомстве мы не спрашивали кому сколько лет, кто где работает, интерес, в основном, заключался в том, какую музыку человек слушает. Музыка была самым большим критерием оценки знакомства, и ради нее мы поддерживали отношения с изрядным количеством идиотов, если у этих идиотов были интересные коллекции пластинок. Вместо вопроса "где работаешь?", мы спрашивали:

- Играешь?

Играли или хотели играть все. Вольдемар мучил гитару дома, в полном одиночестве. Свин имел свой коллектив и остается бессменным лидером его и по сю пору, хотя состав группы менялся много раз. Я играл с Дюшей Михайловым (Киловаттом) и Олегом Валинским (Острым) в хард-роковой группе "Пилигрим", остальная компания тоже либо так, либо иначе, имела отношение к музыке. Кто собирал пластинки, кто паял усилители чудовищного вида и качества или сколачивал из ДСП замечательные, по характеру своего звучания, колонки. Круг знакомств быстро рос, и естественно, что мы со временем узнали многих из тех, кто уже тогда были "китами" ленинградского, как они сами говорили, "рока". А, может быть, и без кавычек - РОК? В любом случае то, что они все играли тогда, существенно отличалось от того, что называется рок-музыкой на Западе - и по качеству звучания, и по подходу, и по целям, и по задачам, и по внешнему виду, и по музыке и по характеру проведения концертов (о концертах тех времен см. В. Рекшан, "Кайф полный"). Главными китами тогда были "Россияне". Нам в принципе нравилось то, что они делали, хотя все это и казалось несколько занудным, но видео тогда еще не было и настоящей энергии на сцене мы еще не видели, так что вполне удовлетворялись "Россиянами" и иже с ними. Что еще нас всех объединяло, так это устойчивая неприязнь к группе "Машина времени". Спустя несколько лет эта неприязнь сменилась лично у меня крепкой, уже взрослой любовью к этой музыке и к этим людям, но тогда, я думаю, мы воспринимали их только как социальное явление, как людей, пошедших на компромисс с бюрократией и так далее. Что делать, максимализм - а это, на самом деле, не так уж плохо, может быть, неумно, зато честно.
Квартира Свина была нашим клубом, репетиционным помещением, студией звукозаписи, фонотекой - в общем, базой. Здесь мы отдыхали, обменивались новостями, пили, играли, пели, даже танцевали (по-настоящему, по-битнически). У Свина была кое-какая аппаратура как бытовая, так и полупрофессиональная, и было на чем послушать пластинки и во что воткнуть гитары. Словом, это был наш рок-клуб.

Выходные дни мы проводили или в упомянутом уже клубе филофонистов, или на толкучке у магазина "Юный техник" - мы просто болели пластинками. Звучит парадоксально, но юные русские панки и битники обожали "Йес", "Генезис", знали наизусть все альбомы Маклафлина, "Крим", "Кинг Кримзон"... О, блаженная пора открытий в роке! Чем меня сейчас удивишь? Разве что каким-нибудь бутлэгом "Фэмели" (а ну-ка, молодые рокеры, что это за команда?). Само собой и "новая волна", которая тогда была действительно новой, не проходила мимо нас.

Нот не знал почти никто, инструменты были просто, как говорил Ницше, за гранью добра и зла - сейчас гитар с таким звуком просто не бывает. Ходят слухи, что когда Брайан Ино посетил Советский Союз, он приобрел гитару "Урал" и увез ее к себе в Англию - поражать друзей-авангардистов. Но играли мы отчаянно и самозабвенно. Ради хард-роковой группы "Пилигрим" Олег ушел из ЛИИЖТа, ради нее же я ушел из ВТУЗа, где учился вместе с Юфой. Свин покинул театральный тоже, в конечном счете, из-за музыки.
Планы были грандиозные и, как показывает время, не у всех они оказались утопией. Мы, например, откровенно смеялись над Дюшей, который пытался поднять мощность звучания "Пилигрима" до одного киловатта.

- Зачем нам это? Что нам, оглохнуть тут всем?
- А если мы на стадионе будем играть? - абсолютно серьезно спрашивал Дюша.
- Мы - на стадионе? Такие уроды - на советском стадионе? Да ты заболел, родной!

Однако Дюша не заболел и через несколько лет вовсю играл на стадионах с группой "Объект насмешек". Кто мог знать, что так повернется? Нас, натуральных зверей, да чтобы выпустили на большую сцену? Это бред собачий! Песни битников были для того времени слишком откровенны и прямолинейны - взять хотя бы свиновские ранние хиты, "Утренничек", к примеру:

"Утренничек, утренничек -
Детская забава.
Я до конца не досидел -
Началась облава..."

А знаменитая "Черная икра":

"Пошел я раз на помоечку,
А там я нашел баночку..."

- Радоваться надо!
Свин познакомился с ребятами из группы "Палата № 6", и они стали активно принимать участие в общем веселье. Песни "Палаты" были замечательно мелодичны, что сильно выделяло их из общего, довольно серого в музыкальном отношении, питерского рока. Лидер группы Макс (Максим Пашков) пел профессиональным тенором и здорово играл на гитаре, а ансамбль отличался просто замечательной сыгранностью и аранжировками. А что такое аранжировка, молодые битники тогда вообще понятия не имели, и все это было чрезвычайно интересно и ново. "Палата" играла довольно специальную музыку - панк не панк, хард не хард, что-то битловское, что-то от Блэк Саббат - в общем, интриговала.
В один из обычных, прекрасных вечеров у Свина, когда все, выпив, принялись удивлять друг друга своими музыкальными произведениями, я и басист "Палаты" сидели на кухне и наблюдали за тем, чтобы три бутылки сухого, лежащие в духовке, не нагрелись до кипения и не лопнули раньше времени - наиболее любимая нами температура напитка составляла градусов 40-60 по Цельсию. Поскольку лично мы еще не были знакомы, я решил восполнить этот пробел:
- А тебя как зовут? - спросил я. - Меня - Рыба.
- Меня - Цой.