Дома в Алма-Ате на ул. К. Маркса 135 Фотография для журнала "Новый фильм" Алма-Ата, Осень 1987

Историю создания “Иглы” рассказывает режиссер этого фильма - Рашид Нугманов: “Так получилось, что Пете Мамонову (“Звуки Му”) я предложил совместную работу еще за полгода до съемок “Иглы”. У меня был такой спектакль, сделанный по Достоевскому, - “Кроткая”. Анатолий Васильев, мой педагог по актерскому мастерству во ВГИКе, предложил мне повторить эту постановку в его театре - он как раз тогда получил помещение на улице Воровского. И я обратился к Пете, рассказал ему о своей затее и получил принципиальное согласие. А когда подвернулась “Игла”, я ему позвонил и сказал, что есть возможность сделать фильм, и он без колебаний согласился сыграть. Разумеется, сценарий “Иглы” был написан совсем не для Цоя и Пети Мамонова. Нам приходилось все спешным порядком перетряхивать и пересчитывать на них”. С “Иглой” вообще все происходило непредвиденно: Рашид даже предположить не мог, что он так быстро сможет получить полнометражную постановку. Для него, несомненно, это было удачей. В августе 1987-го он приехал на несколько недель на каникулы в Алма-Ату. Тогда Рашид был уже на третьем курсе ВГИКа. И вдруг его вызвали на студию объединения “Казахфильм”. Руководитель объединения сказал тогда Рашиду, что у них в запуске находится фильм “Игла”, съемки должны начаться через месяц, но они уже дважды переносили сроки по этой картине, и худсовет, наконец, решил отстранить режиссера от съемок. Они предложили Рашиду взять самому этот фильм, но с тем условием, чтобы он смог уложиться в оставшиеся сроки и оставшиеся деньги. Это был счастливый случай для Нугманова, несмотря на то, что у него не было никакой возможности нормально подготовиться, посидеть над сценарием. Он тут же согласился, оговорив некоторые условия. Во-первых, Рашид выторговал для себя разрешение импровизировать, что-то менять в сценарии по ходу съемок, сохраняя сюжетную канву. Сам Нугманов вообще никогда раньше не собирался делать фильм о наркомании. Во-вторых, Нугманов хотел пригласить в качестве главного оператора своего брата - тоже студента третьего курса. А последним условием было то, что на съемки позволят пригласить непрофессиональных актеров, то есть друзей Рашида. Руководство объединения согласилось, и Нугманов тут же позвонил Виктору. “...Мы собирались еще годика через два начать что-то снимать, а тут такая возможность подвернулась”, - радостно сообщил он Цою. Он сразу согласился, даже не читая сценария. Виктор прилетел в Алма-Ату, и через пару недель начали съемки.

Вообще с этим фильмом все произошло очень быстро и неожиданно. Фильмом приходилось заниматься день и ночь: днем снимали, а ночью придумывали, что нужно снимать завтра. Работалось легко и с вдохновением. Цой жил у Рашида с братом: днем - на съемочной площадке, вечером - у них дома. Они все обсуждали вместе. Песню “Группа крови” с самого начала решили использовать в этом фильме. Она была записана незадолго до съемок. У Виктора к тому времени уже была заготовка для будущего альбома - песен пять, к которым впоследствии добавились другие, и появилась “Группа крови”. Цой написал еще и инструментальную музыку к “Игле”, которая звучит за кадром. Когда Виктор первый раз смотрел готовую картину, он спросил Рашида: “А где же моя музыка?” Он даже решил, что тот что-то выкинул, настолько там был насыщенный звуковой ряд.

Но потом разобрался - все было на месте. Во время съемок Рашид Нугманов почти не думал о зрителе, он и Цой делали фильм прежде всего для себя. Сам Рашид вообще считает, что фильм нельзя делать исключительно для зрителя, подстраиваться под него. Ведь что может понравиться зрителю, вычислить практически невозможно. Это ведь не боевик. Если вкладываешь в картину душу, считает Нугманов, то всегда найдется зритель, которому будет близко то, что ты делаешь. В “Игле” Цой впервые предстал как неоромантик. Немного угрюмый и одновременно лирически настроенный, герой Цоя лучше смотрится на фоне древних хижин, потрескавшегося дна высохшего моря, на фоне рассвета-заката, чем в пространстве урбанистического пейзажа. Однако город - это те же джунгли, в которых свои законы. Их нельзя нарушать, но нельзя и принимать слишком всерьез, иначе можно самому стать частью гигантского и бессмысленного механизма, слиться с ним. В фильме Цой выглядит максимально отрешенным от всего этого. Осмысленный взгляд цоевского героя и его ; естественные поступки отличают его от безумного способа существования других персонажей, а его черные джинсы и черная куртка кажутся в цветной палитре фильма неоромантическим аккордом, как черный плащ его исторических предшественников. Парадокс заключается в том, что дистанция между героем и миром образуется не благодаря презрительной иронии героя по отношению к убогой действительности, а потому что он относится к ней без всякого презрения, вполне трепетно и даже душевно, в то время как окружающий героя мир презирает сам себя. Это новое качество иронии, лишающей возможности смотреть на мир свысока, приводит к эффекту отстранения героя. Странным он кажется уже не потому, что оценивает земное с высоты, основанной на мифе о собственной исключительности, а потому, что, чувствуя непреодолимое желание идти на край света, чтобы заглянуть по ту сторону, герой Цоя, тем не менее, обеими ногами твердо стоит на земле.

Остальные же персонажи фильма так или иначе утратили чувство действительности. В этом фильме грезят все, а сама действительность похожа на галлюцинацию. Пытаясь спасти героиню фильма, с которой героя связывает трогательная любовь, пытаясь оторвать свою подругу от наркотиков, герой Цоя отвозит ее на берег высохшего моря, где окружающее пространство предстает как некая сверхгаллюцинация. Остов рыболовецкого судна на песчаном берегу погибшего моря кажется надгробием прошлому ушедшего моря - памятником погибшим надеждам. Как всегда герой-романтик иррационален, но что он может сделать, если иррациональна сама действительность? В “Ассе” Сергея Соловьева уголовник, воображает себя космонавтом. В “Игле” тоже уголовник забирается на импровизированную трибуну и, воображая себя вождем, произносит сумбурную и зажигательную речь, а потом падает в непонятную яму, заполненную прелой листвой. А Петр Мамонов? Даже если ничего не знать о его музыке, все равно нельзя всерьез относиться к его мафиозному персонажу, опереточная пластика которого сводит на нет какой бы то ни было пафос борьбы с ним как с социальным злом. Рашид Нугманов стремится создать у нас не только иллюзию достоверности происходящего в фильме, но и поселить в нас уверенность в неправдоподобности созданного на экране мира. Его фильм нельзя смотреть как сказку о романтическом принце, который пришел освободить свою принцессу из сонного царства, потому что за пределами наркотических иллюзий ее ждет галлю-циногенное бодрствование, и выхода, из этого заколдованного круга похоже, нет. В подтверждение этой идеи камера время от времени делает панорамы по многочисленным экранам мониторов разных размеров, которые дополняют интерьер жилища героини. Экран телевизора неоднократно использовался в кинематографе для того, чтобы показать время, идущее за пределами замкнутого пространства повествования, оттенить происходящее на экране. Так в “Ассе” Африка - Сергей Бугаев, избитый в милиции за серьгу, парит ноги в тазу в окружении мамаши и бабки, а по “ящику” в это время показывают вручение Брежневу очередной золотой цацки. Для Нугманова экраны ТВ - это действительность, которая почти не отличается от наркотического сна. Герой Цоя существует е фильме особняком от всех остальных персонажей потому, что он знает не только наркотическую реальность, но и другое измерение, а поэтому презрение к реальности неуместно. Наиболее убедительной неоромантической идеей по поводу обреченности героя-бунтаря явился финал картины, в котором Цой попадает в воронку изображений. Немного раньше возникает своеобразная “рифма” к тем кадрам, которые были в прологе. Герой фильма возникает из урбанистического пейзажа, идет на статичную камеру, останавливается перед ней, закуривает. Кто он такой, откуда - мы еще не знаем. А в финале фильма он стоит на коленях в снегу, на который капает кровь из свежей ножевой раны, молча прикуривает сигарету и, с трудом поднявшись на ноги, уходит от нас в никуда - по еловой аллее в серебристо-мрачном свете фонарей. На этом режиссер фильма мог бы поставить точку, рассчитывая, что в памяти у нас останется поэтический образ молодого человека, пострадавшего за идею, его взгляд, обращенный к убийце, - недоумение и понимание в этом взгляде, сквозь ресницы, на которые, не тая, падают снежинки. Смерть как плата, искупительная жертва ради торжества небесного над земным - здесь обычно заканчивается романтическая ирония. Неоромантическая простирается дальше. За кадром появятся первые аккорды песни Цоя “Группа крови”, а в кадре - титр: “Советскому телевидению посвящается”. Из экранной жизни героя Нугманов монтирует краткий и эффективный клип, который, снижая романтический пафос песни, обнаруживает и усиливает ее энергию, утверждая “жизнь после смерти”. Чувство сострадания к “романтическому принцу” сменяется улыбкой, смысл которой можно истолковать примерно так: вы думали, что мы принесли в жертву нашего Цоя ради истины и добра? Как бы не так. Пусть Сергей Соловьев приносит в жертву Африку ради своих нелепых построений, в которых рок-культуре отводится место духовной антитезы господствующей культуре с ее лживой иерархией ценностей, позволяющей Брежневу царить в эфире, а Говорухину-папочке - в реальности.

Пусть Африка, убиенный царевич, будет немым укором “отцам”. Пусть рок-культура, то есть молодежь, подхватит в этом фильме цоевский клич: “Перемен, мы ждем перемен!” Между этой песней Цоя в “Ассе” и “Пожелай мне удачи в бою” в “Игле” - целая историческая эпоха, хотя фильмы эти появились почти одновременно. У Нугманова Цой не является антитезой господствующей культуре. Конфронтации нет вообще, как нет в фильме деления на мир андеграунда и на мир сильных мира сего. Герой Цоя противостоит обыденному сознанию, в каком бы мире оно ни процветало, причем противостояние это отнюдь не на рав-ных. Ибо герой просто обречен на торжество: оставаясь самим собой и не утрачивая чувства реальности для толпы, мечтающей об иллюзорном мире, он сам становится чем-то вроде наркотика. Этот первый полнометражный фильм Рашида Нугманова можно считать вполне значимым как для кино, так и для нашей рок-культуры. “Игла” содержит в себе перспективную формулу творчества и поиски стиля, для оценки которого категорий “левый” или “правый” уже недостаточно. “А я ничего такого особенного не создавал, - ответил Виктор на вопрос, как соотносится Моро, образ на экране в “Игле”, с реальным Виктором Цоем, - и никак не пытался залезть в чужую шкуру. Действовал так, как хотел бы вести себя в подобных обстоятельствах в реальной жизни. И, кстати, задавали мне не раз вопросы, мол, не собираешься ли продолжать сниматься в других фильмах, ради чего занялся этим, не из меркантильных ли соображений. Так вот: занялся “этим”, потому что было интересно, интересен именно этот фильм, а не вообще киноискусство. Что касается меркантильных соображений, то их у меня не было: за три месяца съемок в “Игле” денег получил порядка 2 500 рублей как композитор и исполнитель главной роли”. Кстати, после “Иглы” Цою предлагали играть Маугли в мюзикле, но ему эта идея не понравилась. “..Я ведь не актер. И заниматься этим профессионально, изображать кого-то, перевоплощаться в других людей мне как-то совершенно не в кайф. Не интересно. Поэтому я бы с удовольствием снимался в кино, если бы мне предоставили право там вообще не актерствовать, а выражать себя”, - говорил Цой, когда ему задавали вопросы о будущих планах в кино. Романтический имидж Цоя понадобился и автору “Ассы”. Только атрибутами, знаками стихии, которая вот-вот вырвется наружу в верхние этажи культуры, из машинного отделения в теплые и уютные каюты, стали не языки пламени, а тысячи огоньков зажженных спичек и зажигалок на концерте Цоя: “перемен, мы ждем перемен”. Символика кадра перерастает его рамки - “верх” и “низ” могут поменяться местами (если “перемен” не будет “сверху”), противоположность таит в себе взаимообратимость. Такая или похожая схема и имеется в виду (и уже мифологизируется в кино), когда говорят о соотношении культуры и контркультуры, под которой в первую очередь понимают рок и все с ним связанное. Однако эта схема далеко не единственная. В фильме “Игла” Цой уже далеко не могильщик господствующей культуры с ее лживой иерархией ценностей. И его в отличие, скажем, от Юрия Шевчука не тревожит “предчувствие гражданской войны”. В мире, лишенном не только четвертого, но и третьего измерения, война для героя может быть только одна - с пейзажем, в котором можно, стоит только зазеваться, и раствориться, особенно если воевать с пафосом.

По итогам опроса журнала “Советский экран” за исполнение этой роли Цой был назван лучшим актером года, а “Игла” удостоена первой премии фестиваля “Золотой Дюк” в Одессе. В успех “Иглы” больше верил Рашид Нугманов, чем Виктор. Для Цоя кинематограф был все-таки чужой территорией. Только когда завершили всю картину, Виктор убедился, что ее будут смотреть. И все-таки такого огромного успеха “Иглы” никто не ожидал. “Игла” вышла на второе место по прокату среди советских фильмов 1989 года. При этом ведь режиссер не сделал никаких уступок массовому вкусу: он максимально убрал наркотическую тему, превратив ее только в повод; эротики, которая хлынула на экраны, в фильме тоже нет. Когда Цоя назвали лучшим актером года, он отнесся к этому с юмором. Нугманов с Цоем побывали на нескольких кинофестивалях и везде вели себя скромно. Сначала был фестиваль “Золотой Дюк” в Одессе. Сам Нугманов узнал, что “Игла” приглашена на этот фестиваль, из газеты “Известия”. Только потом ему сообщили из Госкино. Они с Виктором долго по телефону обсуждали - ехать на фестиваль или нет. Рашид все же убедил Виктора: “Давай! Ведь никогда в жизни не были на кинофестивалях! Компания вроде ничего подбирается, фестиваль обещают веселый, да и город хороший”. Они поехали, но все время старались держаться в стороне. Рашид Нугманов по первому образованию архитектор, и поэтому чувствовал себя не вполне своим среди метров кинематографа. А Виктор - тем более. Нугманов с Цоем относились ко всему происходящему там с достаточной долей иронии. Виктор даже говорил Рашиду, что был бы не против, если бы на фестивале “Игле” дали приз за самый худший фильм. Последним кинофестивалем, на котором побывали Нугманов с Цоем, был фестиваль в Парк-сити (США). Вместе с ними тогда на фестиваль ездили Наташа, Джоанна и Юра Каспарян. Это фестиваль независимого американского кино, который еже' годно устраивает институт под руководством Роберта Редфорда. “Игла” там была в качестве приглашенного фильма. Ее поставили в категорию “Sресiаl Event” - “Специальное событие”. После фильма Виктор выступил на сцене вместе с Юрой Каспаряном в акустическом варианте. Публика их просто не отпускала, заставляла играть еще и еще, хотя слов никто в зале, кроме иммигрантов, не понимал. Это был настоящий успех. Все билеты на “Иглу” были распроданы еще за неделю, хотя даже на известные американские картины билеты можно было купить. Будучи в Монреале, Рашид познакомился с представительницей японской компании “Амьюз корпорейшн - она посмотрела "Иглу" и очень заинтересовалась фильмом. Видимо, она передала это своим боссам, и вскоре Рашид и Цой встретились с ними на фестивале в Парк-Сити. Там Джоанна, Юрий Каспарян, Виктор, Натаща и Нугманов жили в трехэтажном доме. После показа "Иглы" на фестивале они устроили грандиозную вечеринку, куда пригласили всех продюсеров, в том числе и японцев. Выяснилось, что это очень крупная компания, которая занимается шоу-бизнесом. Они организуют и рок-концертя, помогают с записью, снимают фильмы и даже занимаются народной музыкой.

По воспоминаниям Нины Барановской, в последнее годы Цой много надежд связывал с кино. Как-то раз еще в Ленинградском рок-клубе у них зашел об этом разговор. Цой тогда жутко ругал Соловьева, говорил, что тот ничего не смог сделать из такого благодатнейшего материала. Барановская тогда грешным делом даже подумала, что этот благодатнейший материал - Африка (Бугаев) и он сам. Цой рассказывал тогда Барановской, что снимается в новом фильме, у Рашида Нугманова, и там все будет по-другому, глубоко и серьезно. Но когда он, с трудом подбирая слова, пересказал содержание будущего фильма, Нина подумала, что ничего серьезного там не будет. Ерунда какая-то: несчастная девочка, наркотики... Цой очень гордился своей работой в “Игле” в какой-то момент осознал себя актером. Хотя он не признавался в этом, ему хотелось и дальше заниматься кино...