Он искал современный язык...

- Летом восемьдесят третьего года, на Выборгском фестивале, мы встретились с Гребенщиковым и он пригласил меня играть в АКВАРИУМЕ. Я стал часто бывать у него дома, туда же приходил и Витька. Я тогда был новичком в их компании и плохо еще разбирался в том, кто чем занимается. Правда, многих я знал с детства - в свое время мы вместе хипповали, была у нас такая тусовка. А Витька мне был совсем не знаком. Уже позже, где-то поздней осенью, я впервые услышал "45". Альбом, конечно, был раньше записан, но, видимо, все время мимо меня ходил. Некоторые вещи из него очень хороши, да и весь альбом совершенно уникален по атмосфере. После этого мы с Витькой стали общаться больше.

Примерно в этот же период состоялась их знаменитая свадьба с Марьяной - это событие долго еще потом все вспоминали. Там был покойный брат Сашки Липницкого - Володя. Это совершенно ураганный человек, который мог мгновенно влюбиться, тут же расстроиться от неразделенной любви и гоняться с ножом за людьми по квартире. Майк тогда принял на себя его немилость, за что чуть не пострадал.

Зимой мы начали писать у Тропилло "День Серебра" - практически каждую ночь сидели в студии. Витька тоже хотел записать новый альбом. К тому времени они уже разошлись с Рыбой, и он попросил меня помочь ему на записи. Некоторые вещи, которые должны были войти в альбом, я уже слышал на разных концертах, где он выходил один с гитарой. В частности, был такой концерт в Москве, в школе Липницкого. Там еще впервые играли ЗВУКИ МУ и БРАВО. А Витька тогда пел "Транквилизатор" и что-то еще. "Транквилизатор" тогда был просто суперхит. Люди сразу въехали в эту песню. А для нашего круга это было тем более близко. Поэтому я с удовольствием согласился помочь ему на записи. О том, чтобы мне играть с ним постоянно, мы тогда не говорили.

Мы с Витькой начали писать "Начальника Камчатки", а параллельно я доделывал с АКВАРИУМОМ "День Серебра". Борис тоже принимал участие в записи Витькиного альбома и в некоторых вещах играл на"Кассиотоне" - дурацкая, в принципе, штучка, мы ее у Артемия взяли. Но тогда для нас это просто мистика была: такая фигня, размером с детский пенал, а гляди ты - и клавиши есть, все играет, можно даже подключить куда- то. Я помню, что-на том же концерте у Липницкого группа ЦЕНТР, сильно напившись портвейна, устроила с этим "Кассиотоном" какую-то нескончаемую композицию часа на полтора. Вообще, некоторые предметы особенно врезаются в память - они потом и создают вкус времени.

Витька меня всегда поражал. Он был человеком абсолютно неброским, не умеющим себя подать, даже стеснительным в компании. У меня до сих пор такое чувство, что я не знаю о нем и половины. Есть такие люди - когда начинаешь с ними знакомиться ближе и что-то в них приоткрывается, то ты видишь, что вообще их раньше не понимал. Общаясь с Витькой, я постоянно убеждался в таинственности его натуры. Он был очень сильный человек, очень сконцентрированный. Мог часами играть на гитаре и петь одну и ту же песню - прорабатывать ее для себя. Но чего никогда не было в Цое - так это позы. В нем было геройство, но геройство абсолютно естественное, органичное. Оно было так же натурально, как и каждое его движение. Кстати, поэтому не было случая, чтобы кто-то подошел к Витьке после концерта и сказал: "Цой, у тебя шоу сегодня было хреновое". Все, что он делал, было абсолютно органично.

Писали мы альбом одним духом. Я даже хватался за барабаны, играл на них в какой-то песне. Барабанщика у нас не было в то время. Были Юрик Каспарян и Витька. Появился, правда, один парень на барабанах, но это был такой уровень... Церковно-приходский. После него чуть- чуть на барабанах поиграл Сева Гаккель - так это было лучше. Короче говоря, в альбоме творился полный бардак. И при этом все как-то божественно сложилось в одну картину. У "Начальника Камчатки" - свой особый вкус, потому что этот альбом был еще вне моды.

После него мы записали "Ночь", и там уже в гораздо большей степени чувствуется влияние моды, модного звука, модных приемов игры. Юрик Каспарян был взращен на группе КРИДЕНС и в то время был абсолютно наивен. В хорошем смысле слова. Он обладал неиспорченным вкусом и достаточно чистым разумом. Мне он сразу понравился именно этим - тем, что тихо впитывал в себя все, что происходило вокруг. И я понял, что группа на самом деле уже существует. В сочетании с ними двумя мне было чуть-чуть сложнее, я был немного старше, из другого поколения. А Юрик и Витька были очень близки. Это сразу почувствовалось. Юрик поначалу стеснялся, его выдернули из ниоткуда, ему приходилось адаптироваться.

С Витькой у меня не было ни единой разборки. Никогда. С ним было очень легко молчать. А по музыке он мне никогда ничего не объяснял. Я чувствовал, что он мне доверяет безоговорочно. Пожалуй, единственному. Я ведь видел, как он Юрика все время шпынял. Хотя Юрик мелодист очень сильный, природный.

Мы пробовали разных барабанщиков. Потом попался Густав. Сейчас уже не помню, кто его привел. Мы с ним пытались работать прямо в студии. "Ночь" мы писали чуть ли не год. Мы ее записали, бросили, потом опять к ней возвратились, что-то доделывали. Очень нас не устраивал общий звук. В тропилловской студии модный звук вообще не пишется, а хотелось тогда записать именно модный альбом. Все болели тогда группой ДЮРАН ДЮРАН, ездили смотреть к Сашке Липницкому видео...

Летом мы бросили "Ночь" недоделанной и собрались у Вишни записывать "Это не любовь". Юрик с Витей работали что-то около недели, а мое участие заняло один день. Я пришел и все сыграл. Обстоятельства были такие - мне надо было куда-то ехать. Поэтому "Это не любовь" - моментальный альбом и этим очень ценный. Там практически все живьем было сыграно, без раскрашивания. Одна накладка - голос.

Этот альбом мы писали под драм-машинку, примитивнейшую, просто самодельную. Витя с Юрой заранее дома все подготовили по ритмам этой машинки. Поэтому все ритмы шли готовыми - здесь такой-то, а там такой-то. А здесь сделаем брейк. У меня наложений не было, я просто писал машинку с басом. Потом накладывались гитары - акустическая гитара Вити и Юрик что-то наигрывал. Даже, по-моему, втроем писались: Витька, машинка и я. Все в один день.

А с "Ночью" была просто странная история. Она не катила. Видимо, тропилловская студия заряжена другой энергией, и модная музыка, которую исполнял Витька - это все-таки была больше, чем мода, - там просто не канала. Энергетически что-то не совпадало и выталкивало друг друга. К тому же это происходило параллельно с записью "Дня Серебра", а это совсем другой альбом. Эти два альбома, в которых я участвовал, тогда очень друг другу мешали. И больше был ущерб альбому "Ночь". Потому что "День Серебра" получился идеально. Я считаю его пиком акустически-спокойного аквариумского периода.

Первый Витин альбом - совершенно барочный. Он не имеет отношения к современной музыке, потому что он романтичен. Вообще, у Цоя все песни романтичны - по-мальчишески, совсем по-юному. Решен этот альбом очень близко к аквариумским записям того времени. Это не эпигонство, конечно, но по духу очень близко. Близко и по звучанию, потому что звук в тропилловской студии вообще отличается от любой студии. В этом его ценность, как я сейчас понимаю, а тогда меня это жутко раздражало. Странный какой-то звук. А сейчас понимаю, что в этом-то и была уникальность.

Мелодика в альбоме "45" абсолютно традиционна. В принципе это городские дворовые песни. Но они романтические и не имеют ничего общего по тексту с подобными песнями. По подаче это очень наивно и искренно.

Во втором альбоме (я имею в виду "Начальника Камчатки") уже были попытки привнесения какого-то стиля. Тогда впервые активно стали слушать модную музыку. Я имею в виду группу ХЬЮМЕН ЛИГ, которая тогда появилась и от которой Витька тащился. Там была героика в текстовой подаче. Кстати, Витька в последние годы пришёл к своему стилю пения, у него даже тембр голоса изменился. А тогда увлекались еще ДЮРАН ДЮРАНОМ, смотрели видеоклипы до дыр. Появились более сложные аранжировки, Юрка стал больше играть, придумывал свои мелодические ходы. Собственно, все мелодические гитарные ходы на тех альбомах придуманы Юриком. Витька придумывал гармонию и голосовую партию.

Что касается Каспаряна, то перед тем, как он появился в КИНО, у него наверняка был период информационного голода, когда он тянулся к чему-то, но не имел источников. Это сказывалось на его игре, она была однообразной. Но он очень быстро вырос, потому что стал получать больше информации и потому, что он очень умный парень и у него хорошее ухо. Он талантливый в музыкальном смысле человек. Он же самоучка, а когда самоучка достигает каких-то, результатов, это говорит о его таланте, о том, что ему дано свыше.

Я тоже тогда очень сильно интересовался музыкой. Первые новинки всегда появлялись у Боба, он всегда первым имел альбом любимого музыканта или группы. Много разной музыки приносил Курехин. Напротив "Сайгона" была квартира Оксаны Савельевой, там был очень хороший аппарат, на котором мы переписывали новые пластинки. Это был объединяющий момент. Сейчас это куда-то ушло, этот образ общения.

Концертной деятельности КИНО мы очень боялись. Перед фестивалем 84- го года мы играли в Корабелке, репетировали. И помню, все ужасно нервничали, потому что как-то не складывалось: все было вне ритма, плавало. Вместе не очень звучало, группы еще не было. Густав тогда еще никаким барабанщиком не был, он играл в одной из начинающих групп то ли на клавишах, то ли на басу. Не помню, не буду врать. Но к барабанам отношения не имел. Поэтому поначалу с ним было очень сложно. Он начинал барабанить, но все время думал о каких-то модных акциях. Это человек совершенно помешанный на моде. Поэтому он учился барабанить стоя - это был для него элемент современного имиджа. Густав - модник. Он, Африканец и Тимур Новиков - это такая троица, которая мгновенно друг к другу прилипла. Я наблюдал, как они знакомились, - мгновенно слились в одно целое.

Значит, группа не складывалась. Я пытался это все как-то связать, надо было быстро все связывать, на ходу. Некогда было придумывать какие-то нюансы, новые аранжировки. Надо было просто вживую все слепить вокруг материала. Другого выхода не было. Мы слепили все как есть, чтобы нас можно было прослушать. Нас прослушивал худсовет - отборочное прослушивание перед фестивалем. Прослушав, они нам отказали. Причем в вежливой форме: ни да ни нет, посмотрим, мол... Очень уклончиво. В худсовете тогда Файнштейн был, Коля Михайлов, Джордж, еще какая-то тетка. Однако в конце концов к фестивалю допустили. Мы узнали об этом чуть позже и стали лихорадочно готовиться. Мы сознавали, что нас может спасти только чудо, которое надо было сотворить. Мы готовились обрушить этот шквал на людей. И нам это удалось, потому что концерт был очень мощный, кайфный.
Наше ощущение передалось в зал, с людей весь мох слетел. Все обалдели. Не помню, кстати, выступления АКВАРИУМА на том фестивале. Помню только, что все мы были раскрашенные, накладывали различный макияж...

О Витьке той поры сложно говорить персонально. Мы все были завязаны в одной большой компании. Что касается меня, то я знал, что в этом есть большая доля моего участия. Эта группа была отчасти моим детищем. До меня электрического КИНО не было, оно появилось вместе со мной. Эту группу я воспринимал как свою родную, настоящую в которой я буду играть долго. Витька ревновал, конечно, к АКВАРИУМУ, что я в нем тоже играю, но мне он никогда ни одного слова не сказал. Но потом стало невозможно совмещать - ребятам приходилось снимать концерты из-за того, что я был занят в АКВАРИУМЕ. Или, наоборот, я не мог прийти на запись к АКВАРИУМУ из-за того, что были концерты с КИНО. Я думаю, что каждому приходится выбирать и с годами сужать рамки своего творчества, чтобы добиться более полного самовыражения. Рано или поздно приходится задумываться - что нужно отсечь.

Это было в 86-м году, в апреле. Предстояло готовиться к Фестивалю. И было очень много работы в АКВАРИУМЕ. Мы много ездили той весной, у нас пошел всплеск популярности. В официальной печати были уже первые упоминания, а для неофициальной музыкальной среды это был пик популярности. Как сейчас помню, позвонила Марьяша, и я сказал ей, что честнее всего для меня сейчас сказать, что я не смогу играть в КИНО. Поставленный перед жестким выбором, я выбрал АКВАРИУМ, потому что человеку свойственно тянуться к вещам высшего порядка. КИНО - это все же другое поколение, а те проблемы, которые я для себя ставил, у них немного по-другому решались. Хотя бы на уровне текста. Для меня текст всегда был очень важен. Если поставить рядом две эти группы, то они одинаковы для меня по ценности, но имеет значение смысл текстов. Для меня ближе был текст Гребенщикова. Особенно в то время. Потом - уже нет. А тогда я почти каждый день открывал в текстах Боба бездны.

Я решился сразу и однозначно и предложил им Тихомирова. Хотя и сказал Марьяше, что если не получится, то я всегда помогу и фестиваль отыграю.

В то время в Ленинграде не было ни одного басиста, способного сыграть достаточно мощно и в то же время легко. А КИНО нужен был именно такой басист, потому что они такую музыку играли в то время. Нужен был техничный человек. В принципе, Игорь пришелся к месту. Я знаю это от Витьки, поскольку мы с ним и дальше достаточно близко общались. Я думаю, что с моим уходом эти две группы - АКВАРИУМ и КИНО окончательно разделились, пошли своими путями, потому что до того они были почти одним целым.

Я был очень сильно обломан на фестивальном концерте КИНО 86-го года. Для меня это всегда было живым и теплым, а от того выступления веяло холодом. Не было динамических нюансов. Все вещи звучали одинаково монотонно.

Года два назад я мучался одним вопросом: а что, если бы тогда я выбрал КИНО? Возможно, в моей жизни, и даже в Витькиной жизни, и в жизни других была бы масса событий с другим знаком. Были бы другие проколы, но были бы и другие плюсы. Однако дело в том, что самостоятельно объявив о своем выборе, выбирал-то все равно не я. Такие вещи происходят помимо сознания. Наверное, существует некая предопределенность, предрасположенность такая...

Мне показалось, когда я в последние годы видел Витьку, что ему тесно в рамках той группы, которую он уже не контролировал. Ему бы надо было иметь побольше единомышленников, потому что Густав - человек совсем другого плана, а Игорь Тихомиров - абсолютно нейтрален. При том, что он сильный музыкант, он не очень серьезный человек. Он обращает много внимания на внешнюю сторону. Когда я его впервые услышал в ДЖУНГЛЯХ, я порадовался, что человек играет агрессивно, плотно, крепко, но очень уж ментально. Это всегда слышно - тянется ли человек к Богу или играет на земном уровне. Всякий раз, слушая новый альбом КИНО, я завидовал и мучался. Я думал: вот здесь надо было сыграть по-другому, а здесь лучше отделать. Я никогда ничего не говорил Витьке, ни слова. Но мучался ужасно. Только отношения с женщиной бывают сходными с этим по силе, по боли.

Витька был уникальный человек, потому что в общении с ним никогда не проскальзывали те мысли, которые вдруг появлялись в его песнях. В общении все было гораздо проще, на уровне быта. Это всегда очень интересный и таинственный знак. Думаю, у некоторых людей есть сильный механизм защиты, и они постоянно контролируют творческий выброс. Во всяком случае собственно о творчестве мы никогда не говорили. Думаю, что я понимал и принимал его. У Витьки был несомненный дар. Мне кажется, что Витька был творчески более честным, чем Борька. Тот за счет своей эрудиции часто вуалировал послание, которое у него есть в песне. Он очень талантливо это делал, очень тонко. А Витька подавал более прямолинейно. И эти простые слова действовали еще сильнее. Поэтому с Витькой у нас никогда не было разговоров о трактовках песен, я его понимал безоговорочно. Работал он над каждой песней, просто погружаясь в нее целиком. Проигрывал миллионы раз. Чаще всего дорабатывал какие-то гармонические дела. А текст всегда был уже устоявшийся к тому моменту, когда мы начинали работу над песней.

Когда я услышал первые пробные записи "Звезды по имени Солнце" - это была даже не прикидка, а первые пробные домашние записи - я почувствовал, что Витьке очень несладко и по-человечески одиноко. Это даже не на бытовом уровне - что у него было в семейной жизни. Мы этого с ним никогда не обсуждали. Бывает, что человек просто скучает без единомышленников, когда он вдруг чувствует, что по большому счету то, что он говорит, - он говорит один. Это плохо. Я почувствовал это по песням.

Мы встретились тогда у Боба. Витька принес запись, мы сели и целиком прослушали весь альбом. Я показал ему хорошие места и сказал, что есть эта тоска, которая меня очень сильно пробирает, до косточек. Действительно, прослушав этот альбом, я долго не мог успокоиться. Но Витька - он же все время отшучивается. Он все понимает, но никому ничего не говорит. Манера у него была такая - меня называть: "Сашечка". С придыханием.

У меня с годами выработался такой подход: мне совершенно неважно - есть ли у человека слух, техничен ли он как музыкант. Мне важно - что за этим я могу угадать. Если я что-то почувствовал, даже мелочь, это для меня все решает. Если же человеку не дано почувствовать, он начинает расчленять труп. В целом я не могу высказать Цою ни одного упрека. Именно в этом плане. Мы мало виделись последние два года, но мне хватало того, что перед этим мы четыре года плотно общались. Я знаю только одно - последние два года ему было очень одиноко. Не с кем было вместе порадоваться, приколоться к чему-нибудь. К тому же последнее время ему было сложно общаться с людьми чисто технически. К нему все лезли, какие-то посторонние люди...

После записи "Группы крови" я понял, что это не попсуха, в которой тогда стали упрекать Цоя, а просто дань моде. Просто он искал современный язык. А попсуха - дань коммерции, а не современности. О какой коммерциализации могла тогда идти речь? О коммерции никто из нас не думал. А уж о конъюнктуре и подавно. И не дай Бог, потому что, если думать о конъюнктуре, лучше сразу сыграть в ящик.

Я не знаю ни одного человека, который относился бы к Цою с пренебрежением или с непониманием. Даже если они ни хрена не понимали и несли чушь, все равно это было доверительное общение. Его уважали. Для меня он был последним героем, как сам себя назвал. Когда его не стало, я долгое время не мог придти в себя. Я тогда был на юге, не мог никак выехать оттуда. Я сидел там и пытался придти в себя.

Со мною недавно тоже случилась автомобильная авария. Я за нее расплатился жизнью матери. И теперь я понимаю, что самое страшное - это когда ты уцелел и начинаешь приходить в себя. Самое страшное, если ты при этом совершил какую-то ошибку, стоившую жизни другому. Хотя на дороге абсолютно правых и абсолютно виноватых нет...

Александр Титов